proliv

Такую картину восстания 1863-64 г. представил в беседе с Польским радио издатель Виктор Хурсик.

Татуировка с изображением Калиновского, отдавшего жизнь за идею, на груди молодого белоруса.

Народный артист СССР Николай Симонов в роли Кастуся Калиновского в одноименном фильме (1928).

Вот так современник Сталина и Гитлера художник Пётра Сергиевич представлял себе образ повстанческого лидера.

Владимир Стельмашонок поместил портрет Калиновского в свое монументальное «Слово о Беларуси» (1972).

Футболка, самиздат (XXI в.). На ней — пароль повстанцев Калиновского.

Граффити в Минске с цитатой Калиновского (2011).

С фотоснимка Ахилла Банольди 1863 года на нас смотрит суровый, решительный, здоровый беловежский человек.

Соблазны «развенчать миф» порождают упрощенный и ошибочный взгляд на прошлое. Точку зрения Виктора Хурсика анализирует доктор исторических наук Алесь Смоленчук.

    Повлияло ли восстание на формирование белорусской нации и государственности?
Виктор Хурсик: Надо понимать, что Калиновский появился в советской историографии, как олицетворение чаяний белорусского народа. На самом деле, в 1863 году никакой речи о Беларуси и белорусской нации не было и это подчеркивали сами помещики. Они записывали себя поляками, а крестьяне — «тутэйшыми». В то время у белорусов не было национальности. Поэтому нельзя говорить, что восстание Калиновского заложило некий фундамент государственности или, по крайней мере, ее восстановления. Это было не так.

Алесь Смоленчук: Действительно, Калиновский, появившись на свет в первой половине XIX века, не мог бороться за белорусский национальную идею, поскольку белорусского национального движения в современном понимании тогда не существовало. Как не существовало украинского и литовского национальных движений — они только возникали. Эпоха национализма только начиналась. Но

Калиновский с его белорусским языком «Мужицкой правды» и «Писем из-под виселицы», с неистовой болью за судьбу Литвы-Беларуси, ставшей причиной конфликтов с варшавским руководством, стоял у истоков белорусской идеи. В политической традиции он был одним из последних «литвинов» и одним из первых белорусов.

Калиновский мог не осознавать себя белорусским национальным деятелям [просто потому, что тогда еще название «белорус» не имело общенационального значения и носило скорее региональный оттенок. — Ред.]. Но мы, составляя мнение о человеке, оцениваем его действия и тот след, который этот человек после себя оставил.

Фигура Калиновского, его образ в искусстве, музыке, литературе, традиция борьбы, заложенная им, сыграли огромную роль в процессе формирования национального движения ХХ века.

2. Правомочно ли приравнивать Калиновского к большевикам?

Виктор Хурсик: Калиновский был социал-демократом. У него не было национальной идеи. Бессмысленно то, что сейчас его стараются представить национальным героем Беларуси. Он был таким же героем, как и революционеры 1917 года.

Алесь Смоленчук: Называть Калиновского социал-демократом, приравнивать к большевикам — полная чушь. Хурсик не учитывает ситуации, рассуждая как человек XXI века, прочитавший несколько книжек о революционном движении.

Большевики действовали в условиях национального Возрождения угнетенных империей народов. Националистов они воспринимали как идейных конкурентов и противников доктрины «мировой революции».

3. Много ли было повстанцев?

Виктор Хурсик: Силам, подавлявшим восстание, было выгодно, чтобы этих повстанцев на бумаге было больше. Они могли налагать контрибуции на имения, реквизировать имущество, наживались на этом, и эта ниточка вилась до 1869. Численность 77 тысяч я бы поставил под сомнение.

Алесь Смоленчук: По моему мнению, участников восстания было намного больше 77-ми тысяч. Ведь

кого можно считать участниками? Лишь тех, которые с оружием ушли в леса? А как же те, кто помогал — информацией, продовольствием, лекарствами? Как же те, кто, несмотря на жесткие репрессии носил траур по погибшим, те, кто зажигал свечи на могилах погибших повстанцев